Меня пугает радость погружения. Интервью с Жаком Майолем. сентябрь 1971 г. (дайвинг-сафари).
Сегодня в нашей Кают-компании Жак Майоль. Ему принадлежит официально зарегистрированный мировой рекорд дайвинга без технических средств — 76 метров.
Вместе с Майолем в нашу Кают-компанию пришли его московские друзья — летчик-космонавт Борис Егоров, член президиума Федерации подводного спорта, и врач Юрий Сенкевич, член команды папирусных кораблей Тура Хейердала «Ра-I» и «Ра-II».
— Жаку сорок четыре года. Более десяти лет он занимается глубинным дайвингом. Те семьдесят шесть метров, что зарегистрированы официально, для него не предел. На тренировках Жак достигает глубины восемьдесят метров. Такой глубины пока не достигал ни один человек в мире...
Почувствовав, видимо, что разговор о нем пошел в превосходных степенях, Жак Майоль остановил переводчика:
— Хочу сразу сказать, что назвать себя человеком, нырнувшим без акваланга глубже всех в мире, я не берусь. Да, мой рекорд зарегистрирован — я достал в присутствии судей, репортеров и прочих свидетелей флажок с цифрой «семьдесят шесть». Официально такой глубины действительно пока не достигал никто. Но разве нельзя допустить, что где-то есть дайверы, у которых я могу ходить лишь в учениках?
— Вы хотите сказать, что рассказы о профессиональных ловцах жемчуга и собирателях губок, в которых приводятся цифры 90—100 метров, — это не легенды?
— Не знаю. Может быть, легенды. Но есть официально зарегистрированный отчет о том, что в 1913 году один греческий ныряльщик за три минуты достиг стометровой глубины. Цифра действительно ошеломляющая. Но в принципе достижимая. Значит, нельзя отрицать, что могут существовать люди, достигшие такой глубины. Мне с ними, правда, встречаться не приходилось. Но ведь существуют же в Южной Америке индейские племена, где мужчины наш марафонский бег могут посчитать за легкую разминку.
Я только что был на Окинаве. Про тамошних фридайверов рассказывают чудеса. Конечно, до стометровой глубины они не опускаются. Их предел — пятьдесят метров. Казалось бы, куда им до меня, или до Боба Крофта, американского фридайвера, или неистового сицилийца Майорки, с которыми у меня уже не один год идет спор за мировой рекорд и восьмидесятиметровый рубеж. Но нельзя забывать, что для ныряльщиков Окинавы или островов Гуатамото море не стадион, а ныряние не вид спорта, а ежедневная изнуряющая работа. Поколения ныряльщиков эмпирически, на основе жизненного опыта, вывели практический закон: если ныряние твоя работа, то следует нырять каждый раз не глубже двадцати метров и оставаться под водой не более полутора-двух минут. Может быть, поэтому их опыт на протяжении веков не совершенствуется: они выработали оптимальный режим для своей работы.
— Но ведь и для вас погружение не спорт, особенно с тех пор, как Международная федерация плавания приняла решение считать глубоководное ныряние не спортивным мероприятием, а научным экспериментом. Используете ли вы опыт потомственных фридайверов в своей практике?
— Конечно. Но, естественно, далеко не весь. Основная разница между ними и мной и моими коллегами в том, что они не могут позволить себе перешагнуть рубеж оптимальности. Мы же сознательно идем на преодоление достигнутого. Все эти годы я тщательно анализирую, отбираю и включаю в свой тренировочный режим все необходимые мне приемы из самых различных систем физической подготовки. Я учусь у борцов и прыгунов, бегунов и парашютистов. Но большую часть времени, понятно, занимают тренировки в воде, длительная задержка дыхания под водой, плавание под водой и т. д. В этом, конечно, профессионалы-ныряльщики мои главные учителя. Они помогли мне до конца осознать, что глубоководное ныряние — это не погоня за рекордом во что бы то ни стало.
Раньше моей целью было нырнуть как можно глубже. И все. Но потом что-то изменилось. Главным стало наблюдение за самим собой во время погружения, размышления о значении и пользе того, что я делаю. Я научился работать, а не добывать рекорды.
Многие относятся к животным с высокомерным пренебрежением. По-моему, это свидетельство ограниченности ума, не больше. Животные многому нас могут научить. Дельфины, в частности. Это славные, умные существа; они обладают качеством, которому человек может позавидовать, — неизменной жизнерадостностью. Лучшего партнера и учителя трудно найти. Они, как и мы, дышат воздухом, им точно так же надо всплывать после нырка. Разгадывая секреты их умения долго находиться под водой, я пытался им подражать и с ними тягаться. Но у них всегда оставалась лишняя минута в запасе...
Все же я многому у них научился. Когда-нибудь я раскрою секреты, которые они мне сообщили. Но пока я обещал им этого не делать.
— А все-таки?
— Один секрет, правда, можно уже и сейчас раскрыть. Они великолепно умеют расслабляться под водой, давая мускулам отдых. Это половина успеха — уметь расслабляться... И еще: плавая под водой, я часто воображаю себя дельфином. Хорошо помогает. Воображение — великая вещь...
Физические тренировки — ведь это далеко-далеко не все. Важно твое душевное состояние.
Расскажу о двух случаях, чтобы вы поняли, что это не просто слова. В 1968 году я готовился побить мировой рекорд — достигнуть глубины семидесяти метров. В те месяцы, когда я готовился к погружению, у меня были сложные финансовые и домашние обстоятельства. Меня терзали репортеры, всякая падкая на сенсацию шушера, меня рвали на части, и я стремился (это проклятое тщеславие!) понравиться и ублаготворить всех...
Настал день погружения. Последний диалог с репортерами: «Как вы себя чувствуете?» — «О, прекрасно».
...И в это мгновение я вдруг понял, что лгу самому себе. Суета предстартовых дней сковала меня. Я понял, что морально подготовиться к глубине, расслабить «мышцы воображения», чтобы не израсходовать их в первые же минуты, чтобы хватило их на двести — двести пятьдесят секунд безвоздушного пространства, я уже не смогу. Я почувствовал страх. И все же повторил вслух: «Превосходно. Превосходно, как никогда».
Эти доли мгновения никто, конечно, не заметил. Но они были со мной, когда я нырнул.
Я достиг семидесяти метров, побив мировой рекорд американца Крофта. Но на поверхность выбирался уже из последних сил: в какое-то мгновение я почувствовал, что теряю сознание. Я нарушил главную заповедь ныряльщика — не лгать самому себе, не насиловать себя. И чуть было не поплатился за это.
Последний свой рекорд я ставил в Японии. Полтора месяца я жил в одном буддийском монастыре. Человек я не религиозный, и монастырь как жилье привлек меня своей тишиной, недосягаемостью для репортеров и всяческой суеты, возможностью быть одному столько и тогда, сколько и когда хочется. Монахи, у которых я нашел приют, исповедовали так называемый дзен-буддизм — одну из разновидностей буддизма. Премудрости этого вероучения я так и не понял. И дело не только в том, что духовные ценности, создававшиеся веками, за полтора месяца осознать невозможно. Я почувствовал, что дзен-буддизм совершенно недоступен мне, полярно отличен от моего мировосприятия. И неожиданно, в какой-то момент, это чувство стало для меня сродни моему отношению к морю — таинственному, недоступному, которое мне, чужеземцу, открывается лишь на какие-то десятки метров и несколько минут.
— Иначе говоря, ваша психика, если так можно сказать, начала тренироваться на встречу с неизведанным?
— Не совсем так. Семьдесят шесть метров или семьдесят — разница количественная, а не качественная. Это скорее новый рубеж физиологический, нежели психический. Но это ощущение помогло предстартовому психологическому расслаблению. Воображение стало раскованным, а мысли о предстоящем испытании — легкими, радостными.
И когда я шел в глубину, со мной был не страх, как во Флориде, но именно эта легкая, пьянящая радость.
Я вынырнул, что называется, с запасом. Смешно вспоминать, но чтобы отдалить мгновение расставания с морем, я нарочно задержался у самой поверхности, подняв из воды руку с флажком, на котором была цифра «семьдесят шесть». Чтобы там, на берегу, не волновались.
Как вы понимаете, я не призываю ныряльщиков перед ответственными погружениями идти в монастыри. Я только хочу сказать, что психологический тренаж столь же важен, как и физический.
— Расскажите о самих погружениях. Как они происходят, что вы чувствуете?
— Кроме физической подготовленности, духовной собранности, многое еще зависит от техники. Сам я погружаюсь без всякой техники, если не считать носового зажима и подводных очков. Но ныряльщика должен увлекать груз. Груз скользит по канату, вдоль которого движется сам ныряльщик. И тут начинаются трудности.
Семьдесят шесть метров — это примерно высота двадцати двух этажей. У поверхности моря на человека давит одна атмосфера, на глубине семидесяти шести метров — почти восемь. Кессонная болезнь нам не грозит, мы дышим только тем воздухом, который в легких. Но уши приходится беречь.
Короче, чтобы организм успел приспособиться, спуск не должен быть слишком быстрым. А груз увлекает человека как камень. Приходится снабжать его тормозным устройством. Вот это, поверьте мне, не просто — изобрести такое устройство, чтобы груз не рвал тебя в глубину, но и не стопорил погружения. И если бы тут конструкторы не добились успеха, то не было бы никаких семидесяти шести метров.
А само погружение происходит так. Сначала опускается мерный канат и в глубину идут ассистенты с аквалангами. Это мои помощники, мои судьи, мои, в случае чего, спасатели. Глубоководное ныряние — коллективное дело, одиночка здесь ничего не добьется. Последние две-три минуты перед нырком важно настроить дыхание и всего себя. В эти минуты я люблю смотреть на облака в небе... А потом вниз, вниз! Вода темнеет, я вижу уже другие облака — клубы пузырьков, которые вырываются из аквалангов моих друзей.
Достиг предела, снял с каната табличку, указывающую глубину (ими размечены все последние метры). Теперь по канату вверх... Будешь подниматься медленно — дыхания не хватит; слишком быстро тоже нельзя — надо считаться с организмом, который высвобождается из условий глубоководного давления. Четыре с лишним — почти четыре с половиной минуты под водой. Потом вылезаешь. Вот, собственно, и все. Кровь из ушей у меня не сочится, да и не может сочиться, раз правила соблюдены...
— До каких пределов человек может погрузиться?
— Один американский профессор, который измерял меня всякими приборами, сказал, что я не смогу достичь даже семидесяти метров. По-своему он был прав. Но я тоже был прав и доказал это. Теоретически максимум глубины погружения зависит от очень простого соотношения между наибольшим объемом воздуха в легких при вдохе и наименьшим при выдохе. Тут вот какая штука. На глубине десяти метров давление сжимает легкие вдвое; на глубине двадцати метров их объем уменьшается до трети; на тридцати метрах — до четверти. Ну и так далее. Наука считает, что легкие не могут сжаться до предела, меньшего, чем при глубоком выдохе.
Объем моих легких не слишком велик — 7,4 литра; есть люди с куда большим объемом. Но я считаю, что объем всего не решает. Давление воды, отжимая кровь из конечностей, увеличивает ее насыщение в легких. Этот компенсаторный механизм дает человеку дополнительный резерв. И я считаю, что человек может нырнуть на сто метров, не рискуя превратиться в труп.
— Жак, вы говорили, что во время глубоководных погружений вы ведете наблюдения за своим состоянием. Можно ли вкратце обобщить их?
— Конечно. Хотя краткий вывод может показаться парадоксальным. Анализируя свое состояние под водой, я вдруг обнаружил ужасную вещь: мне не хочется дышать.
— Как так? Простите, когда у нас, простых людей, кончается под водой воздух, то легкие, можно сказать, раздирает...
— Это всего лишь рефлекс, который можно подавить тренировкой. Поясню, что я имею в виду. Человек под водой лишается привычного ему жизненного пространства. Чуждая ему среда странно действует на психику. Понимаете, в какой-то момент погружения меня охватывает беспричинная радость... Мне бывает так хорошо под водой, что время исчезает. Ни малейшего желания дышать; кажется, что под водой можно находиться вечно. Вот это очень опасно: можно забыться, пропустить момент, за которым уже нет возврата на поверхность. Меня пугает радость погружения.
Но вообще я считаю, что организм человека, часто и долго находящегося под водой, приспосабливается к морской жизни. Например, под водой устанавливается другой ритм биения сердца: шестьдесят с небольшим ударов в минуту. И я уверен, что человек может и без помощи технических средств стать подводным жителем. Попробую защитить свою точку зрения. Дельфины дышат воздухом, как и человек. Это не мешает им быть обитателями моря. И разве человек в первые месяцы своего пребывания на земле дышит воздухом? Нет, первый вдох он делает, лишь выйдя из утробы матери. И то иногда младенца шлепком приходится заставлять сделать первый вдох. Может быть, в нас заложено биологическое свойство обходиться без воздуха, но мы его теряем, едва выйдя на свет.
— Но у человека нет жабр.
— У дельфина их тоже нет. Но оставим теоретизирования. Практически я ставлю для себя такую цель: разведать путь в глубины, доступные человеку. Чтобы люди, используя наш опыт, уверенно чувствовали себя под водой, могли глубоко погружаться, долго там находиться.
— И последний традиционный вопрос, Каковы ваши ближайшие планы?
— Преодолеть рубеж восьмидесяти метров. Потом девяноста. Мечта, как я уже говорил, — достичь сотни. Я верю в возможности человека. Я не против техники, но я убежден, что человек и без техники способен на большее, чем мы думаем.
Наш диалог слушают еще два гостя Кают-компании: один из них поднимался в космос, другой вместе с Хейердалом пересек океан способом, который до этого плавания казался неосуществимым. Все трое действовали на переднем крае человеческих сил и устремлений: один — без помощи техники, другой — во всеоружии самой новейшей техники, третий — полагаясь на технику древних. И все трое успешно способствовали обогащению человечества новым опытом.
Мы попросили Бориса Егорова и Юрия Сенкевича прокомментировать сказанное Жаком.
Борис Егоров:
В космосе, как и под водой, человеческий организм оказывается в необычных условиях, его физиология заметно меняется. Получается, что люди, подобные Жаку, работают и на нашу науку, помогая лучше понять поведение человеческого организма в необычных условиях. Сопоставления могут дать много интересного.
Может, конечно, возникнуть такой вопрос: зачем сейчас нужны глубоководные погружения человека, когда есть акваланги, не говоря уже о подводных домах, мезоскафах и батискафах? Что ныне ценного могут дать те же рекорды Майоля?
Много чего. Здесь как бы испытывается предел человеческих возможностей в водной среде. Какими резервами обладает человеческий организм, как меняется физиология, психика — это не только интересно, но и важно знать. Не говоря о специальных разделах науки, таких, как космическая медицина, которой я занимаюсь, знание возможностей организма важно и для медицинской практики. Мы плаваем без аквалангов: с аквалангами это уже не спортивная охота, а браконьерство. Конечно, никто из нас близко не подходит к тем глубинам, которых достигает Жак. Самодеятельность в таком деле невероятно опасная вещь, верное самоубийство. Но двадцать-пятнадцать метров погружения — при подводной охоте вещь обыкновенная. Соревнования длятся шесть часов, из них по меньшей мере часа два, ныряя, проводишь под водой. Это я говорю в доказательство, что глубины до двадцати-тридцати метров открыты любому здоровому человеку. И дело тут не только в охоте: ты изучаешь новые горизонты жизни.
Несколько слов о том утверждении Жака, что человек в принципе биологически подготовлен к жизни под водой, хотя еще и не подозревает об этом. Действительно, при погружении объем легких уменьшается, но не беспредельно. Начиная с какого-то мгновения начнется их разрушение. Скорей всего давление воды, заставляющее организм увеличивать насыщение легких кровью, создает дополнительную опасность: может наступить момент, когда сердце не справится с приливом крови, не в силах будет протолкнуть ее. Расчеты показывают, что действительно до ста метров человек может погружаться.
Но я считаю, что, основываясь только на том, что под водой организм как бы автоматически переключается на иной режим работы, делать вывод о доступности для человека постоянного пребывания под водой нельзя. Организм наш вряд ли приспособится к водной среде так, чтобы мы чувствовали себя в ней как рыбы. Другое дело — глубины свыше пятисот метров...
Да, да, на глубине свыше пятисот-семисот метров у человека (во всяком случае, теоретически) есть все шансы стать Ихтиандром без помощи технических средств!
Он сможет там плавать как рыба. Жить как угодно долго. Важно лишь заполнить легкие водой. На глубине пятисот-семисот метров легкие человека, во-видимому, смогут усваивать кислород прямо из воды. Подобные опыты ставились на мышах, собаках. Они жили под водой. Значит, человек сможет жить под водой. Но...
Но сможет ли такой человек вернуться на поверхность. Пока это дорога без возврата. Недавно появилось обнадеживающее сообщение — собаку, долгое время жившую под водой, удалось вернуть в обычные условия. Может быть, в будущем что-нибудь придумаем и для человека. А пока так. Путь в глубины океана нам открыт и в то же время закрыт.
Юрий Сенкевич:
Как врачу мне хочется сказать, что эксперименты по глубоководному погружению очень ценны для науки. Стремление достичь как можно больших глубин возникло не вчера. Из летописей мы знаем, что первая такая попытка была предпринята, по крайней мере, около трех тысяч лет назад. А на деле все началось, конечно, гораздо раньше. Сколько существует «человек разумный», столько он, вероятно, и стремится покорить глубины. Я думаю, что уже в ближайшем будущем наблюдения Жака над своим организмом будут скрупулезно исследованы со всех биолого-медицинских точек зрения. И результаты эти будут чрезвычайно ценны. Жак, например, говорил о той радости, которую он испытывает под водой. В основе своей это чувство имеет чисто физиологическое объяснение — кислородное опьянение. Но ведь в основе всякой психологической реакции лежат те или иные физиологические процессы, а на больших глубинах человеческий организм еще не испытывался. Теоретически мы можем представить, как на глубине будут протекать физиологические процессы, какие новые явления могут тут возникнуть. Можно в конце концов смоделировать глубоководные условия в лаборатории — давление, кислородное опьянение и т. д. Но разве можно на земле смоделировать не только условия 70—100-метровой глубины, но и саму эту глубину? С ее привкусом соли, стаями рыб, мерцающей темнотой, таинственностью, неповторимостью? А без этого никакой эксперимент не будет «чистым». Это будет лишь тень того, что испытывают Жак и его коллеги. Тень той радости от сознания преодоления «своего я», казалось бы, навечно прикованного к «земной оболочке», которая всегда была, есть и будет.
